Отрок. Богам — божье, людям — людское - Страница 117

117

— У-у-у, дядя! Так тогда дырка не сзаду, а спереду выйдет! — Арсений сокрушенно вздохнул. — Ничего не поделаешь, чтобы стать твою не рушить, придется мне не малую, а большую нужду на тебя справлять…

Еще пятеро огневцев, сидящих в насаде и с удовольствием внимающих куртуазной беседе, дружно заржали. Их, не менее дружно, поддержали несколько собравшихся у борта ратнинцев.

— Хотя, тоже не получится, — перекрывая смех, повысил голос Арсений — у меня там одна дырка уже есть!

Мужик разбойного вида тоже ощерился в улыбке.

— Разговорчивый, дырка сзаду. Откуда вы только взялись на нашу… гм, голову.

— Ратнинские мы.

— Сотника Корнея, что ли?

— Бери выше, дядя! Воеводы Погорынского Корнея Агеича!

— Ишь ты, дырка сзаду… воеводы… — Мужик поскреб в бороде. — А что, Леха Рябой не с вами, случайно?

Арсений напыжился и вопросил судейским тоном:

— А кто ты таков, и что у тебя за дело до боярина Алексея Трофимыча?

Огневцы отвесили челюсти, а ратнинцы заухмылялись — спектакль продолжался. Мишку от знакомого с юности солдатского юмора даже тошнота подотпустила.

— Так это… боярина? Какого боярина? Ты мне голову не крути, дырка сзаду! Я свояк Лехин, Семен Дырка!

— Сзаду?

— Со всех сторон, свистеть те в грызло! Какой боярин? Он десятником у вас!

— Господин сотник, дозволь обратиться, урядник Степан! — донеслось сзади.

— Обращайся!

Мишка начал поворачивать голову и замер — после секундной тишины, ратнинцы взорвались буквально гомерическим хохотом. Опустив глаза он понял, что смеяться было над чем! Чего стоили одни только выпученные глаза Семена Дырки!

Явный перебор: то Корней оказывается воеводой Погорынским, то свояк Леха Рябой — непонятно как, в бояре залетел, то вот этого сопляка, с прямо на глазах опухающей губой, нагадившего в насад и удерживаемого за шиворот ратником, величают сотником. Дырка сзаду, иначе и не скажешь!

— Ну, что с ним? — Мишка подбородком указал на лежащего прямо на земле и громко стонущего Спиридона. — Что-то ты долго с ним возился.

— Плохо с ним. — Матвей поморщился. — Если выживет, будет одноглазым чудищем, без зубов и… да сам все видишь, рожи, считай, нету совсем. Только не выживет, сразу-то не помрет, но не жилец.

— Что, нутро отбили?

— Да там и без нутра… хватает. — Матвей безнадежно махнул рукой. — Остатки глаза вынимать нужно, а я этого не делал никогда, даже и разговоров о таком не слыхал, и руку надо по самое плечо… Тоже не умею и снасти нужной нет, не топором же рубить. Бурей на том берегу, Илья тоже… и возиться с этим упырем… да пошел он!

— Я тебя насчет следов пыток посмотреть просил. Как с этим?

— Не пытали его.

— Уверен?

— Ну, может в морду пару раз и дали, так сейчас и не разглядишь, а ни ожогов, ни увечий… ну, кроме сегодняшнего, ничего такого нет.

Мишка задумался. Получалось, что Спиридон пошел на предательство — навел ляхов на Княжий погост, Хутора и, по крайней мере, еще на одно селище — просто со страха. Здесь, на Княжьем погосте, приставив ножи к горлу детей, ляхи заставили служить проводниками еще нескольких человек, но началось все, именно со Спиридона. Из невнятного шепелявого бормотания, перемежаемого стонами и всхлипываниями, Мишка понял, что сам Спиридон виноватым себя не считает, или не признает. По его словам, возле самого впадения Горыни в Припять на ладью напал целый ляшcкий флот. Двух гребцов и кормщика убили сразу, Осьму и кого-то из ребят ранили, но они сбежали с ладьи, бросив несчастного Спиридона одного на растерзание ляхам, и он, под пытками, вынужден был показать дорогу на Княжий погост. Теперь Матвей говорит, что следов пыток на теле приказчика нет…

— Так… Слушай, Моть, а стоять-то он сможет? Ну, хоть полчасика, выстоит?

— А чего ж не выстоять? Ноги-то у него как раз целы. — Матвей пожал плечами. — Только надо, чтобы его придерживал кто-нибудь… или головню горящую рядом держать.

— Головню?

— Угу. Прижигать, чтоб не притворялся, а то завалится и сделает вид, что без памяти. Слушай, Минь, а зачем надо, чтобы он стоял?

— Судить его буду. Лесовики, вишь, хотят его по своему обычаю деревьями разодрать, пришлось даже самострелами пугнуть, а я кой-чего поинтереснее придумал, только не знаю, выйдет ли.

— А чего придумал-то?

— Увидишь. Вон, Егор с Треской идут, сейчас опять про раздирание деревьями талдычить будут.

— Михайла! — заговорил десятник Егор, едва миновав отроков, охранявших Спиридона. — Чего ты эту гнусь бережешь? Отдай его дреговичам — и по справедливости будет, и нам возни меньше.

— Нет, дядька Егор, я его судить буду.

— А ну, хватит! Заигрался в сотника! Тут и постарше тебя мужи есть, и они решили…

— По возрасту, да! — перебил Мишка. — А по знатности, нет! Господин воевода Погорынский на том берегу Случи, все бояре там же, а из бояричей, старший я!

— Ты что, головой ушибся, соп… — Егор запнулся, так и недоговорив слово «сопляк».

— Я! — чуть напряг голос Мишка. — Я буду судить, я буду и ответ держать перед воеводой, а доведется, так и перед князем Вячеславом Владимировичем! Ибо сказано: «В смерти волен только князь!». И если он захочет узнать: был ли перед казнью суд, кто судил и как судил — отвечу! Князь меня знает и роду я не худого!

Мишкины аргументы оказались для Егора явно неожиданными, да тут еще и Треска сунулся не вовремя и не по делу — по-прежнему игнорируя боярича, он повернулся к Егору и спросил:

— Это что ж, у вас все сопляки такие борзые?

117