Отрок. Богам — божье, людям — людское - Страница 69

— Ну, бабешка от такого обалдела слегка и спрашивает Добродею:

«Почему скалкой?»

«Ну, не скалкой, так вальком или рубелем. Да что ж у тебя дома снасти нужной не найдется? На крайний случай, можно и поленом, только гляди, чтобы не очень занозистое попалось. И лучше бы не при детях, они у тебя хоть и малые совсем, но смотреть на такое им не надо».

«Да нет, матушка Добродея, ПО ЧЕМУ бить-то?»

«Так по мужу! По чему ж еще-то?».

Проходит, значит, дней десять или двенадцать, и приходит та бабешка к Добродее в другой раз.

«Спасибо, матушка Добродея! По гроб жизни благодарна тебе буду, вот, прими подношение от всей души!».

А сама, прям, цветет: щеки румяные, глаза блестят, тело так и играет, на шее следы от поцелуев страстных… правда, под глазом синяк, слегка прихрамывает и вроде как тревожится о чем-то.

«Ну что, помог тебе наговор чудесный?».

«Еще как помог, матушка Добродея! Такие страсти, такие страсти… а любимся как! Спальную лавку напрочь расшатали, другую ставить пришлось, на сеновале все сено разворошили, в кладовке полку со стены оборвали, на огороде пугало повалили…».

«Это что ж, ты везде снасть горячительную разложила, даже на огороде?».

«Да нет, матушка Добродея, я уж и так, без снасти приспособилась, голыми руками!».

«Ага! Это ты молодец, умница. А глаз-то муж подбил?».

«Нет, матушка Добродея, свекр. Я, вот как раз из-за этого, у тебя еще совета спросить хочу. Опасаюсь я… такое дело, понимаешь… Пошла я вчера свекра со свекровью навестить. Все честь по чести: пирожков напекла, в корзиночку сложила, платочком накрыла… Прихожу, здороваюсь, а свекр меня тут же, у порога, укорять начинает, что де с мужем непотребство творим, шум, гам, соседям спать не даем… Я слушала, слушала, а потом, вдруг, как закричу: «Я женщина слабая, беззащитная…», да хрясь свекра корзинкой по башке! Ну, свекр-батюшка, дурного слова не говоря, развернулся, да в глаз мне ка-ак… Очнулась — сижу на полу, в голове звон, одним глазом ничего не вижу, в руке от корзинки одна ручка осталась, а вокруг пирожки раскиданы. Смотрю уцелевшим глазом на свекра и вдруг замечаю, что он не старый еще совсем и, как мужчина, очень даже завлекательный!

Вот я и опасаюсь: мне завтра в церковь на исповедь идти… а вдруг отец Михаил меня тоже укорять начнет, а я, как со свекром, начну ему объяснять, что я женщина слабая, беззащитная… подсвечником, там, или еще чем, что под руку подвернется… а потом… а потом, вдруг он мне тоже завлекательным мужчиной покажется? Во-первых, зашибить могу — отец Михаил-то хлипкий совсем, а во-вторых… грех-то какой!».

Илья подождал, пока опричники отсмеются, потом строго оглядел их всех по очереди и вывел мораль своей басни:

— Так, вот, и вы, ребятушки, с даденными вам мечами, наподобие той бабешки со скалкой — всякие пределы и приличия позабыли, а воевода Корней Агеич, вас, как свекр-батюшка ту дуру, поучил. И он прав! Потому, что: во-первых, зашибить кого-нибудь с дуру можете, а во-вторых, грех-то какой! Гордыня, мать вашу в маковку!

Вечером Мишка собрал личный состав в трапезной на «вечернюю сказку». В последнее время это мероприятие перестало быть ежедневным — то после занятий с Алексеем Мишка иногда не мог ни ногой, ни рукой пошевелить, то еще что-то мешало, но, хотя бы трижды в неделю, Мишка «лекцию» устраивал, очень уж любили эти мероприятия «курсанты». Напряженки с темами не было — для «нинеиного контингента» можно было повторять уже рассказанное «первому набору», ребята слушали повторы с не меньшим удовольствием.

Сегодня, после утренней экзекуции, визита к Нинее и «воспитательного избиения» опричников Корнеем, настроение было, мягко говоря, пасмурным, да еще и мать, приведшая в трапезную девок, шепнула, чтобы рассказал «что-нибудь душевное». Плюс ко всему, среди слушателей впервые присутствовали: дед, Бурей и Аристарх.

«Душевное ей… и это — после всего, что сегодня произошло! Именно, сэр, именно: очистите-ка душу классикой! Какая, к черту, классика? Нет, ну просто охренеть можно — прямо-таки пресловутая многопартийность: Христос, Перун, Велес, Макошь! И все, блин, нацелились на монопольное право руководить «перспективным кадром» Мишкой Лисовином, заделаться через это в будущем партией власти, а остальных, разумеется, к ногтю! Да еще Аристарх — едрен дрищ со своим мужским шовинизмом нарисовался — индикатор, блин, формирования жестко патриархального общества на могиле пережитков матриархата, туды его в архетип, папочку Юнга, дедушку Фрейда и мать их Шизофрению фон Паранойя с племянничком Ницше!».

Курсанты повесили на стену коровью шкуру с «картой мира», в зале наступила тишина, а Мишка все еще не знал, что будет рассказывать. Дверь отворилась и тихо проскользнув в трапезную, рядом с девичьей компанией пристроилась Юлька. И сразу же тема для «вечерней сказки» пришла сама, словно подсказанная кем-то со стороны.

«Душевное вам? Ну, так полюбуйтесь, что с детьми бывает, когда взрослые и умные промеж себя грызутся!».

Две равно уважаемых семьи
В Вероне, где встречают нас событья,
Ведут междоусобные бои
И не хотят унять кровопролитья.
Друг друга любят дети главарей,
Но им судьба подстраивает козни,
И гибель их у гробовых дверей
Кладёт конец непримиримой розни.

Мишка повернулся к карте и ткнул пальцем в «сапог» Апеннинского полуострова.

— Верона находится здесь!

Можно было, конечно, и не указывать географическое место событий, но Мишке нужна была пауза, потому, что наизусть он трагедию «Ромео и Джульетта» не знал. Дальше пошла проза пересказа «своими словами», но публика внимала, нимало не беспокоясь по поводу стиля изложения. В очередной раз подтверждалось ранее сделанное открытие: классика есть классика, Шекспир, как выяснилось, захватывает воображение слушателей XII века так же, как и Пушкин.