Отрок. Богам — божье, людям — людское - Страница 157

157

— Э? — Бурей недоверчиво уставился на свою руку и пошевелил пальцами. — Так просто?

— Проще некуда, Серафимушка.

— Ну, ты прямо как… — Бурей запнулся, подбирая слово, потом выпалил: — Прямо, как Настена!

— Ну, так и я в своем деле не менее искусен, чем она в своем! — не затруднился с ответом плотницкий старшина. — У нее травы, да наговоры, а у меня топорик, а суть-то одна — знание, освященное чувством — мастерство. — Сучок вдруг озорно подмигнул Бурею. — Ты думаешь, что я ума лишился, когда с малым топориком против меча пошел? Не-а! Я им владею… рука моя владеет получше, чем ваши ратники зверообразные мечами своими. Не лучше всех, конечно, но лучше многих. А тот обормот, с которым я тогда схлестнулся, меч с умом держал, моя же рука с топориком без ума управлялась. Не меня ты тогда от смерти спас, Серафим, а его. Меня же ты спас от убийства вольного человека закупом. Вот так-то, старшина!

— Кондрат… — Бурей потрясенно смотрел на тщедушного лысого человечка, едва достававшего макушкой середины его груди. — Предназначение… а какое у меня предназначение? Не знаю… Цветку хорошо — ему думать не надо, делай, что предназначено. А мне как?

— Да-а… Верно ты говоришь, Серафим: хорошо, когда думать не надо… для того и пьем. Наливай!

Выпили, закусили помолчали… вразнобой вздохнули, еще помолчали.

— Кондрат, а давай я тебя выкуплю! И долг прощу! У меня много…

— А я тебе ребенка сделаю, Серафим! Показывай, с кем?

— Что-о?

Бурей озверел мгновенно и вздыбился над столом как атакующий медведь. Сучок даже не пошевелился, а лишь издевательски поинтересовался:

— Может и по нужде вместо меня сбегаешь, или есть вещи, которые, все же, самому делать надо?

— Гр-р-р… — Бурей еще некоторое время покачался на задних лапах (иначе не скажешь!), нависая над столом, потом тяжело осел на скамью. — Дурень лысый… убить же мог…

— А и убил бы! Пьяному умирать легко, не страшно. Наливай, умник волосатый… вот видишь, опять не промахнулся!

— Чтоб тебя…

— Согласен! — Сучок вознес чарку над столом. — Давай, Серафимушка! Чтоб меня!

Два голоса — басовитый рык и хрипловатый тенор — старательно выводили слова песни на совершенно непривычный, даже какой-то неправильный, но берущий за душу мотив. Певцов совершенно не смущало, что они повторяют одно и то же в пятый или шестой (а может и в десятый) раз. Первый-то раз звучал только один голос, а второй только подрыкивал, да и то не в лад. Но потом дело пошло. Сейчас уже никто не сбивался, и песня лилась свободно.

Черный ворон, что ты вьешься
Над моею головой?
Ты добычи не дождешься,
Черный ворон, я — не твой!

— Душевно… — пробормотал Бурей. — Не по-нашему как-то, но душевно.

— Михайла ребят своих учил, а я запомнил. И что за парень? Все у него через задницу, но получается, рубить-колотить… и даже хорошо бывает. Вот, как сейчас.

Что ты когти распускаешь
Над моею головой?
Иль добычу себе чаешь? —
Черный ворон, я — не твой!

— Да, хорошо… Знаешь, Кондраша, а ведь он меня убить должен. Пророчество такое.

— Наплюй, Серафимушка. Михайла всякие пророчества на хрену вертел. Бабы болтают, что его никто заворожить не может. Ни Настена, ни Нинея… и попа он не боится. Веришь, мальчишка, сопляк, а бывает… как сказанет что-нибудь, как глянет, сам себя сопляком чувствуешь. Нездешний он какой-то…

— Здешний он Кондраш, здешний. Я сам видел, как его крестили. Прямо в купель напрудил, зараза мелкая. Родиться не успел, а уже все не как у людей… Так и дальше пошло-поехало.

Завяжу смертельну рану
Подаренным мне платком,
А потом с тобою стану
Говорить все об одном.

— Кондраш, у тебя мечта есть?

— Угу. Выкупиться, и артель выкупить. Сам же знаешь.

— Не, Кондраш, это не мечта, это работа, которую сделать надо, и сделать можно. А мечта… это вот так, что, может быть, и не сбудется никогда, а думать об этом все время хочется.

— И у тебя такая мечта есть?

— Угу.

— А про что? Не, Серафим, если не хочешь, не говори…

— Тебе можно, Кондраш… ты поймешь. Как ты про цветок-то…

— Это не я, это регент. Я только повторил.

— А я и повторить не смог бы… Только ты, Кондраш, как от себя рассказывал… Я видел. Чужие слова так не повторяют.

Полети в мою сторонку,
Скажи маменьке моей,
Ты скажи моей любезной
Чтоб не ждали впредь вестей.

— Вот о любезной-то я и мечтаю, Кондраша.

— А я думал… об ребеночке…

— Ребеночек, Кондраш, само собой… только без любезной… пробовал я уже, ничего путного не выходит…

notes

1

Слана (старославянск.) — Иней.

2

Автору неизвестно, действительно ли эта пословица пришла к нам из Болгарии, но в XII веке ей на Руси было появляться рановато. А Болгария, из-за соседства с Византией, уже «познакомилась» и с судопроизводством, и с коррупцией.

3

Это только фрагменты Песни песней царя Соломона. Ни Алексей, ни Анна не знали ее наизусть, да и непонятно было славянам многое в этом тексте.

4

Казалось бы, неуместна в этом контексте цитата из рок-оперы, но Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II слушал «Юнону и Авось» и гимн «Аллилуйя любви» одобрил.

5

От древнеславянского плост — войлок.

6

От древнеславянского овен — баран.

7

Автор сам, в пятнадцатилетнем возрасте, подвергся похожему испытанию. Впечатления были настолько сильными, что остаются яркими и по прошествии более сорока лет.

157