Отрок. Богам — божье, людям — людское - Страница 135

135

— А Минькина мать?

— Медвяна… э-э, Анна-то? Может! Молода пока, но лет через десять-пятнадцать сможет, вернее смогла бы, но… Вот видишь: и здесь свое «но». За чужака она замуж выходит. Сама пришлая, хоть и сумела стать своей, и замуж за пришлого пойдет. Пойдет, пойдет! — отреагировала Настена на легкое шевеление дочери. — Сама же рядом с ними живешь, все видишь.

— Ага, тетка Анна прямо расцвела вся, лет на десять помолодела, а дядька Алексей… он такой… он весь… как глянет… — Юлька явно затруднилась с подбором эпитетов.

— Умен, силен, яр… — Настена Юлькиных затруднений не испытывала — … жизнью битый, но не сломанный, ликом и статью истинно Перун в молодости!

— В какой молодости, мама? У него половина волос седая!

— Э-э-э, дочка, бывают седины, которые не старят, а красят…

— Ма-а-ма! Да ты никак сама в него…

— Дури-то не болтай! — оборвала Юльку Настена и тут же устыдилась горячности, с которой прикрикнула на дочь. Сама по себе эта горячность говорила больше, чем слова, и не только Юльке, но и самой Настене. И уж совсем затосковала лекарка, когда поняла, вдруг, что оправдывается: — Влюбилась, не влюбилась, а… оценила… по достоинству. К тому ж, лучше других умственное и телесное здоровье вижу… Да и не старуха я, в конце-то концов, на год моложе Аньки!

— Ой, мамочка…

— Да не ойкай ты! Не бойся, глаза выцарапывать мы с Анькой друг дружке не будем, еще не хватало из-за козла этого! Рудный Воевода, руки по локоть в крови, семью не сберег, в бегах, как тать обретается, у бабы под подолом от бед упрятался!..

Настену несло, и она не находила в себе ни сил, ни, что самое ужасное, желания остановиться, хотя со все большей отчетливостью понимала, что ругань выдает ее сильнее, чем только что высказанные в адрес Алексея комплименты. Выдает себе самой, потому что еще сегодня, еще полчаса назад, ей и в голову не пришло бы задуматься о том, как сильно зацепил ее беглый сотник переяславского князя Ярополка. И разговаривала-то с ним только два раза (из них один — ругалась), и вереницу чужих смертей в его глазах угадывала, и… спаси и помоги, Макошь пресветлая, не рушь покой, ведь смирилась же с долей ведовской, утвердилась на стезе служения тебе, богиня пресветлая… За что ж меня так? Или это — награда? Наградить, ведь, можно и мукой — сладкой мукой. Макошь это умеет…

Настена, наконец, замолчала, закусив нижнюю губу, навалилась боком на стол и подперла горящую щеку ладонью. Вяло удивилась про себя: когда ж это в последний раз было, чтобы щеки так горели? Давно, даже и не вспомнить. Юлька довольно долго молча сопела, ерзала на лавке, потом, наконец, не выдержала:

— Мам, ты же ведунья, ты, если захочешь… он сам на карачках к тебе приползет и объедки у крыльца подбирать будет! Ну, хочешь, я как-нибудь подстрою, что он на тетку Анну и смотреть не захочет? Можно же что-то такое придумать…

Юлька еще что-то говорила, строила совершенно фантастические планы… Настена ее не слушала, размышляя о том, что легко поучать других: «пределы дозволенного», «стену выстроишь», первый шаг, второй… А придет, откуда ни возьмись, вот такой Рудный Воевода, будто моровое поветрие для тебя одной, и куда вся премудрость денется?

— Хватит! — прервала она Юлькины рассуждения. — Он сам, кого хочешь, на карачках ползать заставит. Не вздумай, и правда, вытворить чего-нибудь, уже и без того наворотила, не знаешь, как и разгрести. Давай-ка свет зажги, да поешь. Там в печи репа с копченым салом запарена, не остыло еще, наверно.

Юлька, понимая, что спорить бесполезно, засуетилась по хозяйству: раздула сохранившиеся под пеплом угли, запалила лучину, принялась собирать на стол, потом спохватилась, выложила в плошку немного еды и выставила в сени — домовому, что б не обиделся. Настена, глядя на прыгающую по стенам тень дочери, непонятно с чего, подумала, что сейчас такие же плошки стоят во всех домах Ратного, какие бы истовые христиане в тех домах ни жили. Даже в доме попа, в тайне от хозяина, Алена выставляла в сенях угощение для домового. Отец Михаил однажды застал ее за этим занятием и был так возмущен, что даже повысил голос, но тут же впал в ступор, когда Алена предложила, раз уж это жилище священника, осенять плошку с едой крестным знамением и читать над ней краткую молитву, мол, домовой существо мелкое, длинную молитву на него тратить — больно жирно будет.

— Мам, а молочка нет?

— Я ж не знала, что ты придешь, киснуть поставила — творог откинуть хочу. Сделай себе сыта, вон мед на полке стоит.

— А! — отмахнулась Юлька. — Воду греть… обойдусь. Бери ложку, мам, тоже, ведь, не ужинала.

Настена нехотя поковырялась в горшке ложкой, аппетита не было, зато ничего не евшая с утра Юлька управлялась за двоих. Стоило, пожалуй, продолжить беседу — крутящиеся в голове мысли, все равно, уснуть не дадут, а Юлька, похоже, сонливости еще не ощущала.

— На чем мы остановились-то, Гуня?

— Фто, мам? — отозвалась Юлька с набитым ртом.

— Прожуй, потом говори! Я спрашиваю: на чем у нас разговор-то прервался?

— На том, что Добродею заменить некому. А может быть ты сможешь, мам?

— Годами я не вышла для такого дела.

— Ну и что? К тебе же со всякими делами ходят: с жалобами, за советом, просто так поговорить. Как Добродея померла, наверно еще больше приходить стали?

— Стали, но такое дело не сразу творится — годы должны пройти, хотя… придется, наверно. Если пойти не к кому, пойдут туда, куда не следует.

— Это куда?

— Да к той же Нинее! — Настена качнула головой в сторону южной стены избы, словно прямо за ней располагалась Нинеина весь. — Она и так уже на Михайлу глаз положила, не хватало еще, чтобы в ратнинские дела влезать начала!

135