Отрок. Богам — божье, людям — людское - Страница 11

И снова удивил Алексей — то над отроками убитыми у него сердце не дрогнуло, а то так в их душевные терзания входит, словно родные. Видать и Настену это заинтересовало — осторожно подвела Алексея к мысли о дальнейшей судьбе мальчишек, и тут-то все и раскрылось! Рудный Воевода никуда не делся — ту как тут! Душа у него болит только за тех, у кого выжить и повзрослеть надежда есть, а те, кто медленно учится или ленится… сгинут и не жалко. Времени на обучение им не хватило — что ж поделаешь, судьба! Кто через кровь и смерть пройти сподобится, тому и жить! Радоваться, девок огуливать, дальше учиться.

Снова все вернулось к войне. Понятно — для Алексея это сейчас главная забота. Да, безжалостно, да несправедливо, но Алексей уже разделил отроков на две неравные части: к одним обернулся чувством и сердцем — сделает все возможное, чтобы вернулись назад живыми, а на других смотрит холодным рассудком — их жизни разменяет на спасение тех, кого считает своим долгом сохранить.

И опять понимание и одобрение Настены — всех не убережешь, но большинство из первой полусотни уцелеет… если не жалеть остальных. Нет, не гнать на убой, а просто не тревожиться и не оберегать, так же, как предоставил Алексей своей судьбе десяток Первака на Заболотном хуторе…

Опять струится и журчит разговор: о Корнее — как-то ему придется складывать месте силу ратников и силу отроков, никому из сотников такого делать еще не доводилось; о Михайле: не примет он приговора, вынесенного Алексеем половине отроков, как бы не сломался, ведь на свою совесть все возьмет; об Анне: не хочет женить сына на Катерине, ее дело, но Алексей не мальчик, пожил достаточно и знает, что в поединке за сердце юноши, матери чаще всего проигрывают девицам.

Кажется и не изменилось ничего — так же неторопливо и благожелательно течет беседа, да только даже Юлька не заметила, когда поворачивать русло разговора в нужном ей направлении стала Настена, а соглашающимся и одобряющим сделался Алексей. Да, права Настена: хоть и не поженились еще, но не дети же — всем все понятно, и муж всему голова, значит, должен и может, когда надо, и на своем поставить. Верно, верно: не та Юлька девчонка, которой крутить можно, как бы боком не вышло, да и о самой Настене забывать не следует, поостеречь надо Анну. И уж совсем правильно то, что в поход Михайле надо уходить с бестрепетным сердцем, да спокойной душой, а потому незачем вокруг него бабью колготню устраивать, холопок ему подкладывать и… прочее всякое такое.

Кивает Алексей, соглашается, смотрит по-доброму, с легкой улыбкой, но понятно: сумеет глянуть на Анну строго и объяснить, что не всевластна она в судьбах людских, что не богиня она и не святая, хоть отроки ее таковой и почитают.

И Юльку, замершую в уголке, отпускает напряжение — мама мудрая, мама все может, а тетка Анна… ну почему зверь? Просто возгордилась баба от всеобщего обожания отроков, возомнила о себе… мама рассказывала, что лесть и гордыня с людьми делают — еще и не такое творят…

А Настена с Алексеем уж и вовсе спелись: нужна Демьяну девка, чтобы про горести свои забыл, да одиноким-брошенным себя не чувствовал. Придется подыскать, сама не найдется — не смотрит Демка ни на кого, а девки сторонятся, больно уж мрачен и злоязычен. Да и вообще девок добавить в крепость не мешало бы — пошел разговор, вроде бы по второму кругу. Но нет, свернул опять на Михайлу — обмолвился он, будто бы, что мало ратнинцев в Воинской школе — все больше Куньевские, да Нинеины отроки. Только где их взять ратнинских-то? Вроде бы Михайла что-то измыслил, но что именно, не сказал. Может быть Юлия расспросит? Но это не к спеху, все долгие дела откладываются на конец осени и зиму — на после похода…

После ухода старшего наставника Младшей стражи Юлька так и осталась сидеть в уголке. То, что мать не воспользовалась случаем приворожить к себе Алексея, внушало самые мрачные предчувствия — неразумную инициативу Настена пресекала в корне, на руку была скора, а оправдания типа «хотела, как лучше», в расчет не принимала. Надеясь как-то отвлечь внимание матери, Юлька затараторила:

— Мам, что опять война? Ребят всех в поход возьмут? А когда?

— А ну-ка, поди сюда, сводня! — «многообещающе» позвала Настена. — Поди, поди, чего в углу засела?

— Ну, мам! Минька же сам попросил Алексея тебе показать, и все на твое решение осталось! — вывалила заранее припасенные аргументы Юлька. — Не захотела, так не захотела.

— Поди сюда, я сказала!

Настена дождалась, пока дочка, нога за ногу, протащилась от темного угла до стола, оглядела втянувшую голову в плечи девчонку и неожиданно приказала:

— Сядь! — выдержала томительную паузу и передразнила: — Не захотела, не захотела… Не смогла!

— Ты? Не смогла? — Юлька от изумления даже позабыла о страхе наказания.

— И ты не сможешь… скорее всего.

— Я?

— Ты! Рано или поздно, придется выбирать: или Михайла, или ведовство. Вместе не получится!

— Так я же думала, что ты его, как Лукашика… — продолжила, было, оправдываться Юлька, потом осеклась, осмыслив сказанное матерью и, впервые в жизни с настоящей злостью, процедила Настене в лицо: — Лучше б побила!

— А я и бью! — ничуть не смутилась Настена. — Полезла во взрослые дела, так и получай по-взрослому, а подзатыльником отделаться и не мечтай! Все, кончилось детство! Пришла тебе пора, во славу Пресветлой Макоши, с самой Мореной потягаться!

— Мам…

— Молчи! Выбор останется за тобой, ни торопить, ни подталкивать, как меня бабка подталкивала, не стану, все на твоей воле. Но Михайла будет для тебя платой за ведовскую власть! Или одно, или другое… И не смотри на меня так!!! Сама все знаешь, не впервой об этом речь!